О геометрии, войне и придорожном ресторане
Солнечные лучи беспардонно врываются в класс, заливая все вокруг «без аннексий и контрибуций» своим неудержимым торжеством, каждый миллиметр комнаты. Шторы, выцвели за многие годы нашего непосильного усердия в процессе вгрызания в гранит наук до бледно-бежевых оттенков, мягко колышутся в такт горячему сквозняку, лениво вползающему в деревянное открытое окно из мая 1989 года, уже вовсю бушующего в пене дерзкой зелени берез напротив трехэтажного школьного здания, бывшего нам по сути вторым домом.
Через несколько дней мы красной краской выведем на растрескавшихся местами плитках школьного двора слова «Прощай, школа! Мы тебя никогда не забудем. Выпуск 1989 г.» и разлетимся в разные стороны как брызги от брошенного воду камня. Но еще какое-то время волны кругами будут расходиться от места падения, напоминая не один год о детстве, взрослении, непростых отношениях, называемых школьной жизнью. То, что было предопределено нам всего через какие-то год-два, мы не могли знать, пребывая в некоторой лености и ожидании чуда: вот получим аттестат, и все в одно мгновение переменится, манна небесная в виде счастья и успеха свалится на наши головы сама собой, так было удобно нам, так было удобно всем… Наш выпуск в том году оканчивал не только школу, но подытоживал целую эпоху страны, которую не одно поколение называло магическим именем «Союз Советских Социалистических Республик» (видите, я еще храню уважение и генетическую приверженность тем идолам, на которых росла и развивалась, я помню, я пишу это большими буквами). Завтра над нашими головами во время прощальной линейки, посвященной последнему звонку, мы увидим одно из эпохальных событий, запуск космического комплекса «Буран» (его макет сейчас украшает Москву, каждый раз напоминая мне о нашей первой встрече), ослепительно отражая дневной свет своей сталью, он пронесется в чистейшем небе и затеряется в глубинах космоса, а мы все будем стоять, заворожено задрав головы, слова директора приятно-торжественно растворятся в нашем сознании, впитавшись навсегда.
А потом будут депрессия и разочарование, случатся 91-й год и развал Союза, ночные очереди за продуктами и войны, поглотившие наших мужчин. Но до этого еще нужно жить, всему свое время. Сейчас необходимо пережить утро, экзамен по математике.
Девочки в ослепительно белых передниках поверх неприлично коротких коричневых роб, к тому времени мы так воспринимали свободу, первые поползновения которой уже щекотали наши носы. Я до сих пор отчетливо вижу, как Костя изучает свою светотень от пальцев в складках занавесок, в скучном ожидании внимания учителей к его ответу на экзамене. Все лениво, предсказуемо, приятно. Так мы жили, так нам казалось тогда…
О Косте. Внушительно-большой, по сути, он уже стал мужчиной в физическом плане, но в мыслях своих и чувствах витал в облаках, оставаясь ребенком, что определяло его, скорее, как недоросля какого-то. Жизнь наподдавала ему уже на тот момент еще тех тумаков. Был он приемным сыном в семье, добрым, любящим, но неорганизованным внутренне, что и привело, я думаю, к солнцевской бандитской группировке, Вы слышали, наверное, а потом и к тюрьме. Вот этот дородный детинушка самозабвенно рассматривал причудливые тени на шторах, самим им и созданных, в тягучих сладких лучах весеннего солнца.
«Две параллельные прямые не пересекаются» - теорема из геометрии, мы ее по сто раз доказывали друг другу, чертя мелом по доске. Не пе-ре-се-ка-ют-ся! И все тут. Этот урок мы отлично усвоили.
Галечка, директриса, она входила в состав комиссии экзамена по математике, вышла из кабинета, все поняли: остался последний Константин, не блещущий прилежностью в освоении никаких наук, кроме физкультуры, пошел к доске. Как он решал свой вопрос наедине с одним преподавателем, какие перлы выдавал, осталось за дверями, но мы знали, все будет хорошо. Галечка, Галина Владимировна, по совместительству была мамой нашего школьного товарища и классным руководителем, поэтому наш счастливый выпуск с вечным боевым раскрасом на челе и в сердцах был неприкосновенен и в приоритете. К стати, Косте за экзамен поставили твердую «3», в чем никто не сомневался. В том году экзамены сдали все, хотя трудолюбием и целеустремленностью мало, кто отличался. Время такое было. Мы нежились в теплых стоячих водах нашего застоя, даже не подозревая, какие бури и обжигающие холодом течения нас ожидают уже скоро!
Пресловутые лихие 90-е застали нашу неокрепшую в тот период психику врасплох. Мы ничего не успели, никуда не поступили, тормозя по инерции прожитых лет и воспитания государством, как то наспех получали ненужные нелюбимые профессии, девочки рожали детей без мужей, потому что шел перекос в сознании: нужно поскорее родить, а то, что наши парни были не готовы, опускали на потом, отсюда разводы, трагедии, отчимы, новые дети; мальчики, если не уподоблялись солнцевским, становились наемниками, другая темная сторона луны. В то время у луны все стороны были темными, поверьте, ни на минуту не ностальгирую, не хочу вернуться, не хочу жить под черной луной Виктора Цоя. Стране нужны были такие марионетки с зачаточным социальным сознанием, пушечное мясо, выражаясь более жестко.
О Мише. Он всегда нежно относился ко мне. Ухаживал он откровенно, неуклюже, порой смешно, но честно. Рыжий, рослый (откуда только эта косая сажень в плечах у сына совсем неказистых родителей), со светлыми мозгами. Он вырос в семье советских интеллигентов, но в те времена модно было чувствовать себя эдаким нигилистом. Имея способность отлично учится и быть идейным лидером, увлекая за собой людей, он лидировал во всем, что противостояло системе, и школьной, и за ее пределами.
Мы росли, жизнь нас ломала, кто-то не смог удержаться в шаткой лодке смуты, ушли так рано и нелепо, думки о том до сих пор не дают покоя разуму, до сих пор свербят недосказанность и неуспокоенность. Но эти вопросы мы больше не задаем друг другу, мы просто чувствуем. Нас кружило в чудовищной вакханалии перемен, страна стремительно меняла свои личины, не находя нужную, увлекая все и всех в адскую воронку реальности, мы, задыхаясь, старались жить, выживать. Мы искали друг друга, боясь новых потерь, что бы при встрече поставить пунктик: так, этот пришел, задание выполнено.
Миша и Костя супчики еще те. Бытие их столь отличающиеся от других обыкновенных, что разговоры и интерес к ним происходили всегда в любой аудитории. Но, несомненно, при их разности, многие вещи их всегда роднили: оба изначально были отвергнуты нашим социумом как нестандарт, не входящие ни в один паз системы, оба нашли себя вне этих рамок, для них обоих так или иначе оружие и особенное отношение к жизни и смерти людей стали не последними аргументами в работе. Мои одноклассники долго не обзаводились семьями, не хотели детей в силу специфики того, чем они занимались. Бывало, после очередной отсидки или войнушки я слышала под своими окнами пьяные вопли неугомонных менестрелей с призывом разделить отчаянное одиночество, а моя мама терпеливо объясняла, что на этой девочке еще никому не удавалось жениться. К сожалению, мясорубка душ так же и мне перемолола понимание, исказив, уничтожив институты и добродетели семьи, превратив меня, как их, в волка-одиночку. Но! И душа моя ликует, отвоевав и посетив Мордовские заповедные просторы, они оба все-таки смогли остаться отличными парнями, какими были для меня в той жизни, когда солнечный свет медом окутывал весь мир, а движение ветерка лишь создавало благодатную палитру для душевного творчества Константина. Справедливо отдам дань настоящему: ребята женаты, обзавелись детками, сменили заплечное ремесло на «мирный атом». Они да, я нет, так и осталась волком.
Особенно отчетливо в памяти остался один осенний, как полагается в нашей средней полосе, дождливый вечер, который свел моих дрожайших одноклассников на кухне в беседе за жизнь. На повестке образовалась тема: положит ли Миша Костю, если того потребует от ситуации Закон? После длительной громогласной дискуссии двух титанов, которыми было заполнено до отказа помещение для приготовления еды, оказалось, закон, каким бы кривым он ни был, превыше нас всех, наших эмоций, дружбы, школьного братства. В воздухе замелькало оружие, но это мелочи, за все время общения оно не раз будет фигурировать в историях про этих двух моих мужчин, эти истории поражают воображение всех, в них участвующих, а я уже привыкла, как само собой разумеющиеся. Более впечатлил фанатизм, который выплескивался из них, как железные хлысты, причиняющие неимоверную боль. Прошло не менее 20 лет, пока нас отпустила вся эта паранойя, пока мы научились самостоятельно думать.
Наше время. Звонок телефона прозвучал обыкновенно приятно для моего слуха, я все вокруг себя стараюсь облачать в мягкое, комфортное, красивое, но необычно для того, что на другом конце «провода» я увидела Мишу. Сколько лет прошло на этот раз? Кажется, не так много по нашим давно принятым меркам, каких-то 4 года. Четыре года отсутствия в жизнях друг друга, непересеканий, неучастия, непонимания. Тонкая незаметная ниточка так и осталась. Связывает не только нас, но и нас с нашим прошлым. По молчаливому согласию мы давно руководствуемся одним золотым правилом: звоним, когда хотим, видимся, когда можем, не ломаем жизнь и уклад друг друга, и не обижаемся, что бесценно! В этот раз все совпадает: мой любимы МЧ на другом континенте, Его супруга с двухнедельным ребенчиком у родителей в кукуевске, есть колеса, а потому нет привязки к месту, и мы защищены от ранней Подмосковной непогоды. И суббота! А это значит, что никто не пострадает. Да, я давно живу здравым расчетом во всем, это помогает не съехать с катушек. Маленькая машинка лихо уносит нас за город. Я с удовольствием нежусь в уюте придорожного ресторанчика, через трубочку потягивая лате с кокосовым сиропом. Тирамису же оригинально только в названии, тем не менее, тем не менее… Мы говорим, говорим, говорим. Не вспоминаем всего, что было вчера, лишь о том, что волнует сейчас, но наши проблемы, вопросы ни к кому, подтягивают все события последних лет. «Я вышел на пенсию.» Я с удовлетворением понимаю, что с войной покончено. «Что ты умеешь еще делать?» «Буду телком.» Час от часу не легче. «Ты понимаешь, как дорога твоя жизнь? Ты думаешь?..» Поток негодования с моей стороны встречает мягкую очаровательную рассудительность моего друга (Боже мой, как он повзрослел!): «Дорогая, я делал это всю свою сознательную жизнь, делал бесплатно, в угоду непонятных порой мне идей параноиков и психов. Теперь я буду делать то же самое, но за деньги, за большие деньги.» Убедил, мне грустно. И я тут же создаю свою теорию выживания, проводя параллели между нами. Ты профессионал, говорю, ты умеешь защищаться, ты не погибаешь там, где условия для обычного человека не пригодны для жизни, но ты идешь туда, это твоя работа. Я человек обычный, мои способы защиты соответствуют требованиям социума, этого пока достаточно, но туда, где опасно, я свой нос не сую. Мы в равных условиях перед жизнью, мы одинаково можем погибнуть, но однозначно должны жить.
Страсти последних событий утихают, приходит покой и умиротворение нас в обществе друг друга. «Я сейчас думаю много о политике, читаю, провожу параллели (опять это понятие). В силу моей сердечной привязанности война и революция на Востоке всецело поглотили меня.» Рассказываю о русской подруге, 18 лет живущей в одной из стран, охваченной революцией, о ее детях, муже, обстрелах, мародерстве и безграничном патриотизме дорогих мне людей. О моем желании быть там, в тех революциях, рядом с любимым, и невозможности этого по причине статуса иностранки. Разговор перетекает в русло воспоминания 91-го… Белый дом, Пушкинская площадь. Толпа неуправляема, пока сдерживается в нервном ожидании. Мы с подругой в первых рядах, самых близких к импровизированным трибунам. Ситуация накаляется. Танки, колючка. Люди в штатском перед трибунами выстраивают две человеческие цепи (как это характерно, когда из людей кто то выстраивает цепи, заслоны, стены): одна из мужчин, и самая первая, самая уязвимая, из женщин. Мой разум! О чем думала? Родители не знали, что мы творили, где были, чем дышали, они из последних сил разгребали наследство рухнувшего социализма, что бы выживать. Я оглянулась: море из людей, глаз не может зацепиться за край этой людской массы. Трудно понять, но почему-то толпа людей в России серая, я о цвете. Говорю «толпа», понимаю «люди». Единый организм, агонизирующий, пульсирующий, полный такой разрушающей энергии. И мне стало страшно, но лишь на мгновение, я уже единое целое с этим неуправляемым монстром.
Об этом я говорила Мише, сидя в тепле, глядя, как тазик пасты исчезает при помощи вилки и ложки. «А заешь, я ведь тоже был там… Мы ждали приказа взять оружие и порубить все в капусту. Приказа не было…»
Параллельные прямые не пересекаются, это мы усвоили как «Отче Наш», и перенесли с классной доски в наши жизни. Как хорошо, подумала я после того, как справилась с холодком на спине, что законы геометрии работают не только в ученических тетрадях, закинутых и забытых на пыльных антресолях наших судеб!
